![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
 В моём пупке живёт улитка и, выползая погулять, она оставит вензель липкий, который не расшифровать. Внизу, гдё травы выше бёдер, свинцовой тяжестью налúта, живёт змея – и ввысь восходит, покачиваясь, как в молитве. А в ухо две колибри-пчёлки с утра таскают мох и пух. Прикрыв глаза, смотрю сквозь щёлки, как светится их яркий дух. Меня забыли дети майя, их дни – что дерзкие колибри, хрустит их память, погибая, как под ногою дом улитки. Но я единственный, кто властен со тьмой забвенья поквитаться, я – раньше слов рождённый страстью, я – струны паутины в пальцах. Во рту моём созрели соты, их золота не взять испанцам. Я, каменный Уэуэкойотль, - бог танца. 13 декабря 2012 г. |
Пейнбол / Pain-boll
17 Dec 2012 13:31
Они носят новые джинсы с принтом потёртостии любой чужой жизненный принцип считают упёртостью.
Они гордо себя именуют "все мы", забывая
как опасно звучит это "мы",
если значит "мы стая".
Но последняя буква родного для них алфавита
стала транслитерацией двух
и давно позабыта.
Смерть врага для них -
вроде итога в весёлом пейнтболе.
Они точно знают, кто враг,
и этого с них довольно.
Они точно знают, что никогда не состарятся,
но почему - не знают.
А их просто после семнадцати убивают.
Потому что инъекция заканчивает их экшен.
Если верить бюро пропаганды -
это как пёрфект эрекшн.
По повестке приходят в бюро,
а если кто избегает,
то счастливых концов у таких никогда не бывает.
Годом позже или двумя
их сдают новодельные дети.
Потому что быть взрослым не модно,
это не в тренде.
Я люблю их за незамутнённость и первую свежесть,
но я слышу за их щебетанием медленный скрежет.
Я боюсь рядом с ними опять как-нибудь оказаться,
потому что я выжил
и мне далеко за семнадцать.
Двадцать пять долгих зим на лице оставляют свой росчерк,
что легко отличить от нетронутой гладкости прочих.
Я иду в сторону гор.
Говорят, там таких видали.
Вертолёты бюро не однажды там зачищали.
И откуда всё снова берётся там старая плесень?- как поётся
в одной из дозволенных ими песен.
Мне остался дневной переход, а там уже - скалы, пещеры, мхи
и, быть может, однажды пожатие чьей-то руки.
Не успею, хотя пытался
как мог.
За спиной скрежетнула рация.
И лениво взвели курок.
10 декабря 2012 г.
| Фонари открывают в сумерках то, чему нет названья днём. Лето живо ещё, не умерло, но румянец чахотки в нём. Скверы пóлны вечерней зелени и из этой зелёной тьмы проступает ясным знамением первый вестник скорой зимы. Не рябина в заржавленных гроздьях, не краснеющий лапчатый клён, — древним золотом, светом грозным и могуществом напоён, на границе травы и города, словно воин в светлой броне, он стоит спокойно и гордо, и внимательно смотрит мне. Этот взгляд, обращённый каждому, предназначенный никому, среди серого многоэтажного словно брошенный вызов приму. Выпрямляющий, очищающий, пробуждающий от суеты — вызов ясеня, взгляд мерцающий из грядущей на нас темноты. Странно видеть над спешкой улицы, где никто никому в глаза, где, чуть смазанны, все сутулятся на бегу подают голоса — безмятежно, в полном безмолвии, — древний витязь древесных битв, — чуть светясь, как застывшая молния ясень в сумерках парка стоит. И теперь, если всё потеряно, и темнеет от боли в глазах, вижу дерево, помню дерево, помню то, что назвать нельзя. Среди будней с их серой истерикой я во снах, как янтарь, берегу встречу с призрачно-жёлтым деревом на асфальтовом берегу. 18 сентября – 3 октября 2012 |
 Бродячим яблоком пахнет ночь, в такую – из дома прочь на поиск того, чей длинный плащ пьяняще пахнет точь-в-точь. Зелёный плащ, смеющийся взгляд и локоны до плеча – а завтра их сгребёт рука Осеннего палача. Горячие губы, щёк алый цвет – в них кровь живая пока, а завтра на них надвинется тень Осеннего гробовщика. *** «Сегодня мы яблоки рвём с тобой во имя твоё впотьмах, и юбка мокра, и зелёный камзол яблочным соком пропах. Назавтра холодный белый старик спихнёт твоё тело во тьму, и я, как священный Грааль, в ответ свой кубок вверх подниму. Пусть ярость безмолвная белой мглой лежит на окрестных лесах – а в доме поёт и бормочет дитя с листочками в волосах. Весенней порой отпущу его в лес, а к осени он подрастёт – и новая девочка к сбору плодов в ночную чащу придёт. И так ты, возлюбленный, сотни лет – мир не прекратится пока – играешь весёлую жизнь и смерть под ржавым ножом Старика. Но ты знаешь тайну, прошёл искус, пройдёшь его вновь и вновь – и не оттого ль так схожи на вкус железо, яблоки, кровь?» *** «Бродячее Яблоко, говоришь? И как только не назовут. Но раз уж зовут – я тут как тут. Ну, милая, что дрожишь? Испей золотого напитка – мой свет разгонит любую тьму». Он яблоко ей подаёт, она свой кубок даёт ему. *** Под утро нагрянет неслышимый дождь, промозглый, белый туман… Но что до них дела тому, кто в дому и яблочным золотом пьян? А где-то за лесом к сырой земле мёртвым ухом приник и слушает шелест шагов во тьме холодный белый старик. За час до рассвета сойдутся они: старик и ушедший во тьму. И иней хрустящий покроет траву, с которой уйти одному. Старик недвижимо стоит у окна, глядит молча в дремлющий дом. Он запоминает того, кого весной назовут Королём. Но с первым лучом туман утёк, исчез старик меж теней, и только яблока красный бок лукаво блеснул в окне. 4 сентября 2012 г. |
Плюющим в подаренный хлеб,
толкающим в спину с моста -
не им поучать меня,
какой должна быть доброта.
Привыкшим играть хлыстом,
не запоминающим имя -
не им поучать меня,
какой нужно быть с другими.
Идущим на спину с ножом -
ответ может быть жестоким.
Слишком уж хорошо
усваиваю уроки.
толкающим в спину с моста -
не им поучать меня,
какой должна быть доброта.
Привыкшим играть хлыстом,
не запоминающим имя -
не им поучать меня,
какой нужно быть с другими.
Идущим на спину с ножом -
ответ может быть жестоким.
Слишком уж хорошо
усваиваю уроки.
7 июня 2012
Поутру переклич грачей,
взведённых долгим перелётом –
как ругань старых толмачей,
которых подстрекает кто-то
перевести высокий слог
в ядрёный крепкий говорок,
в арго портóвого притона, -
и все взялись орать синхронно.
Стремясь друг друга превзойти
в разбойном хриплом красноречьи,
хлопками разминают плечи
от тягот дальнего пути.
И серый люд, идя внизу,
невольно взгляды поднимает…
Грачи не делают весну,
они о ней напоминают.
взведённых долгим перелётом –
как ругань старых толмачей,
которых подстрекает кто-то
перевести высокий слог
в ядрёный крепкий говорок,
в арго портóвого притона, -
и все взялись орать синхронно.
Стремясь друг друга превзойти
в разбойном хриплом красноречьи,
хлопками разминают плечи
от тягот дальнего пути.
И серый люд, идя внизу,
невольно взгляды поднимает…
Грачи не делают весну,
они о ней напоминают.
14 марта 2012
Animum alii animam...
Cicero
Cicero
Лениво стелется душа,
как дым от костерка.
Ей всё равно, какой ландшафт
собою облекать.
Цепляясь прядкой, вихорьком,
рассеянно-легка,
душа плывёт невысоко
и смотрит в облака.
Такой свободной в первый раз,
не скованной ничем,
душа плывёт себе, струясь
и чья она - не вем.
16 июня 2011 г.
Animum alii animam...
Cicero
Cicero
Лениво стелется душа,
как дым от костерка.
Ей всё равно, какой ландшафт
собою облекать.
Цепляясь прядкой, вихорьком,
рассеянно-легка,
душа плывёт невысоко
и смотрит в облака.
Такой свободной в первый раз,
не скованной ничем,
душа плывёт себе, струясь
и чья она - не вем.
16 июня 2011 г.
Цветы и корни
26 Jun 2010 11:16Цветы в подслащённую воду.
От праздника много остатков –
дожёвываю бутерброды.
Цветам же, похоже, несладко.
Цветы научились кусаться,
в них волчьи да рысьи гены.
Потребность укореняться
пробудит их постепенно.
У рыбы клубничное мясо.
Цветы выпускают корни,
и хрупкая старая ваза
разорвана будет скоро.
Вина огуречного свежесть
и привкус дешевый лосьона.
Цветы прорастают, калечась,
в прозрачные стенки загона.
Природа не будет покорной
и некуда ей торопиться.
Я верю: цветочные корни
сильнее стеклянной светлицы.
От праздника много остатков –
дожёвываю бутерброды.
Цветам же, похоже, несладко.
Цветы научились кусаться,
в них волчьи да рысьи гены.
Потребность укореняться
пробудит их постепенно.
У рыбы клубничное мясо.
Цветы выпускают корни,
и хрупкая старая ваза
разорвана будет скоро.
Вина огуречного свежесть
и привкус дешевый лосьона.
Цветы прорастают, калечась,
в прозрачные стенки загона.
Природа не будет покорной
и некуда ей торопиться.
Я верю: цветочные корни
сильнее стеклянной светлицы.
2 июня 2010 г.
Цветы и корни
26 Jun 2010 11:16Цветы в подслащённую воду.
От праздника много остатков –
дожёвываю бутерброды.
Цветам же, похоже, несладко.
Цветы научились кусаться,
в них волчьи да рысьи гены.
Потребность укореняться
пробудит их постепенно.
У рыбы клубничное мясо.
Цветы выпускают корни,
и хрупкая старая ваза
разорвана будет скоро.
Вина огуречного свежесть
и привкус дешевый лосьона.
Цветы прорастают, калечась,
в прозрачные стенки загона.
Природа не будет покорной
и некуда ей торопиться.
Я верю: цветочные корни
сильнее стеклянной светлицы.
От праздника много остатков –
дожёвываю бутерброды.
Цветам же, похоже, несладко.
Цветы научились кусаться,
в них волчьи да рысьи гены.
Потребность укореняться
пробудит их постепенно.
У рыбы клубничное мясо.
Цветы выпускают корни,
и хрупкая старая ваза
разорвана будет скоро.
Вина огуречного свежесть
и привкус дешевый лосьона.
Цветы прорастают, калечась,
в прозрачные стенки загона.
Природа не будет покорной
и некуда ей торопиться.
Я верю: цветочные корни
сильнее стеклянной светлицы.
2 июня 2010 г.
* * *
Ангел шёл по эскалатору
и шептал обеспокоено,
трогал поручень захватанный
охладевшими ладонями.
Тёмным током переполнены,
спят полуночные станции,
звёзды гаснут поимённые
тех, кто завтра здесь останутся.
Не объявлена конечная,
этот поезд одноразовый.
Пассажиры все отмечены
и хранителям приказано:
попрощаться. Ночь аншлагова.
Эскалаторы Иакова.
Вверх и вниз скользили ангелы
и молчали. Или плакали.
9 мая 2006 г.
Ангел шёл по эскалатору
и шептал обеспокоено,
трогал поручень захватанный
охладевшими ладонями.
Тёмным током переполнены,
спят полуночные станции,
звёзды гаснут поимённые
тех, кто завтра здесь останутся.
Не объявлена конечная,
этот поезд одноразовый.
Пассажиры все отмечены
и хранителям приказано:
попрощаться. Ночь аншлагова.
Эскалаторы Иакова.
Вверх и вниз скользили ангелы
и молчали. Или плакали.
9 мая 2006 г.
* * *
Ангел шёл по эскалатору
и шептал обеспокоено,
трогал поручень захватанный
охладевшими ладонями.
Тёмным током переполнены,
спят полуночные станции,
звёзды гаснут поимённые
тех, кто завтра здесь останутся.
Не объявлена конечная,
этот поезд одноразовый.
Пассажиры все отмечены
и хранителям приказано:
попрощаться. Ночь аншлагова.
Эскалаторы Иакова.
Вверх и вниз скользили ангелы
и молчали. Или плакали.
9 мая 2006 г.
Ангел шёл по эскалатору
и шептал обеспокоено,
трогал поручень захватанный
охладевшими ладонями.
Тёмным током переполнены,
спят полуночные станции,
звёзды гаснут поимённые
тех, кто завтра здесь останутся.
Не объявлена конечная,
этот поезд одноразовый.
Пассажиры все отмечены
и хранителям приказано:
попрощаться. Ночь аншлагова.
Эскалаторы Иакова.
Вверх и вниз скользили ангелы
и молчали. Или плакали.
9 мая 2006 г.
.
Чудесный цвет – берлинская лазурь!
В подобном небе не бывает бурь,
В подобном небе – образцовый ordnung
И облака – пристойно пухлой формы.
Они как грудь под мягким свитером-ангорой:
Живут, и дышат, и притягивают взоры.
6.10.2009
.
Чудесный цвет – берлинская лазурь!
В подобном небе не бывает бурь,
В подобном небе – образцовый ordnung
И облака – пристойно пухлой формы.
Они как грудь под мягким свитером-ангорой:
Живут, и дышат, и притягивают взоры.
6.10.2009
Рисунок (с) Caracal
Тигорь златошёрстный,
глаз змеино-медный,
голос твой медовый,
голос твой победный
Крылья синеваты,
словно у павлина
под усами скрыты
губы как рубины
Сочен блеск кровавый,
сладки поцелуи
Тигорь чернорукий,
повелитель бури
Вскинь топор на плечи
Кольца брось в колодезь
Всякий, кто отыщет,
равен воеводе
Судьи не рассудят,
старцы не подскажут
Только тигорь знает,
что за руна ляжет
Точен взмах широкий,
руны норн разбудят
Тигорь ясноокий,
повелитель судеб
Бубен брось под ноги
Бей, не отмолиться
Всякий, кто поднимет
станет ясновидцем
К наклонённой шее
припадай губами
Будет всё страшнее,
но всё ярче пламя.
Уводи-баюкай,
разбуди да в свете
Тигорь, ты всевластен
в жизни, как и в смерти.
21 декабря 2004 г.
Рисунок (с) Caracal
Тигорь златошёрстный,
глаз змеино-медный,
голос твой медовый,
голос твой победный
Крылья синеваты,
словно у павлина
под усами скрыты
губы как рубины
Сочен блеск кровавый,
сладки поцелуи
Тигорь чернорукий,
повелитель бури
Вскинь топор на плечи
Кольца брось в колодезь
Всякий, кто отыщет,
равен воеводе
Судьи не рассудят,
старцы не подскажут
Только тигорь знает,
что за руна ляжет
Точен взмах широкий,
руны норн разбудят
Тигорь ясноокий,
повелитель судеб
Бубен брось под ноги
Бей, не отмолиться
Всякий, кто поднимет
станет ясновидцем
К наклонённой шее
припадай губами
Будет всё страшнее,
но всё ярче пламя.
Уводи-баюкай,
разбуди да в свете
Тигорь, ты всевластен
в жизни, как и в смерти.
21 декабря 2004 г.
Возвращению в Аваллон
19 Nov 2009 15:32Росчерк ветвей, прихотливый и хлесткий,
мреющих всплесков эмалевый тон...
Всадник из легкого лунного воска,
плавно скольжу по пути в Авалон.
Богдан Агрис. Возвращение в Авалон
мреющих всплесков эмалевый тон...
Всадник из легкого лунного воска,
плавно скольжу по пути в Авалон.
Богдан Агрис. Возвращение в Авалон
Как надменно, покачивая пером,
укреплённым на шлеме, как выписанный серебром,
как офортом из линий, мерцающей паутиной
вскользь умелым резцом на металле возникшее чудо, -
ты, не глядя на древа, присевшие в полупоклоне,
направляешь коня по дороге, которой кроме
разве глаз твоих, северно-светлых, не видно смертным, -
потому ли, что сам ты когда-то пришёл оттуда?
И не лунным, никак умереть не могущим светом,
бледной дрожью, так нужной влюблённым, тем паче поэтам, -
серый, лёгкий во взгляде блеск – сталь клинка, которого без
чьей-то крови нельзя из ножен;
как серебряный меч, о воин, страж Аваллона,
возвращенье к истокам, последней капле, и сквозь проломы
в стенах башен ты видишь – краше
ещё не было в мире ложа.
После странствий в незримых сферах - горит окно
и неважно, огнём погребальным ли освещено,
и неважно, столетья ли канули камнем в холодную Лету, -
потому что ты к дому, о, к дому сердцем ведóм, -
и тебе ль объяснять, что время пошло на слом?
Ты пернатым, морозным, белым качнёшь пером –
и, светлея, замкнутый взгляд устремится вперёд – время ждёт,
чтобы круг завершить и покрыться беспамятным льдом.
Так в развалины, в мир, которого нет,
после долгого – не на единую тысячу лет
расставанья – священный долг: по дороге, где лунный ток,
под копыта коня как туман, невесом, озарим,
так пустился в последний, столь чаемый путь,
что поэтам, убийцам, влюблённым уже не уснуть,
зачарованно в лунные блики смотреть – и на лик.
Спите: так возвращаются души
ко прахам своим.
12. 05. 2004
Возвращению в Аваллон
19 Nov 2009 15:32Росчерк ветвей, прихотливый и хлесткий,
мреющих всплесков эмалевый тон...
Всадник из легкого лунного воска,
плавно скольжу по пути в Авалон.
Богдан Агрис. Возвращение в Авалон
мреющих всплесков эмалевый тон...
Всадник из легкого лунного воска,
плавно скольжу по пути в Авалон.
Богдан Агрис. Возвращение в Авалон
Как надменно, покачивая пером,
укреплённым на шлеме, как выписанный серебром,
как офортом из линий, мерцающей паутиной
вскользь умелым резцом на металле возникшее чудо, -
ты, не глядя на древа, присевшие в полупоклоне,
направляешь коня по дороге, которой кроме
разве глаз твоих, северно-светлых, не видно смертным, -
потому ли, что сам ты когда-то пришёл оттуда?
И не лунным, никак умереть не могущим светом,
бледной дрожью, так нужной влюблённым, тем паче поэтам, -
серый, лёгкий во взгляде блеск – сталь клинка, которого без
чьей-то крови нельзя из ножен;
как серебряный меч, о воин, страж Аваллона,
возвращенье к истокам, последней капле, и сквозь проломы
в стенах башен ты видишь – краше
ещё не было в мире ложа.
После странствий в незримых сферах - горит окно
и неважно, огнём погребальным ли освещено,
и неважно, столетья ли канули камнем в холодную Лету, -
потому что ты к дому, о, к дому сердцем ведóм, -
и тебе ль объяснять, что время пошло на слом?
Ты пернатым, морозным, белым качнёшь пером –
и, светлея, замкнутый взгляд устремится вперёд – время ждёт,
чтобы круг завершить и покрыться беспамятным льдом.
Так в развалины, в мир, которого нет,
после долгого – не на единую тысячу лет
расставанья – священный долг: по дороге, где лунный ток,
под копыта коня как туман, невесом, озарим,
так пустился в последний, столь чаемый путь,
что поэтам, убийцам, влюблённым уже не уснуть,
зачарованно в лунные блики смотреть – и на лик.
Спите: так возвращаются души
ко прахам своим.
12. 05. 2004
На пороге собственой тени стою впотьмах.
Тянет ветер весенний стаи озябших птах.
Эти сумерки пахнут снегом, святой водой
до краёв в колеи дорожные налитой,
льётся свет из дверей за спиной, и темно во дворе,
зябнут ноги в домашних тапках, в момент отсырев,
и прохлопавший в тёмном небе птичий кагал
не оставил ни звука,
как будто их все распугал,
и в весенней тиши, зачарованно слушая тьму,
вижу свет, затаившийся в луже,
склоняюсь к нему,
прикасаюсь к сияющим водам, началу дорог, -
и домой возвращаюсь,
свершать омовение ног.
Этот зов, выгоняющий в ночь на пороге весны -
безымянен и чист. Это - ветер с другой стороны.
Тянет ветер весенний стаи озябших птах.
Эти сумерки пахнут снегом, святой водой
до краёв в колеи дорожные налитой,
льётся свет из дверей за спиной, и темно во дворе,
зябнут ноги в домашних тапках, в момент отсырев,
и прохлопавший в тёмном небе птичий кагал
не оставил ни звука,
как будто их все распугал,
и в весенней тиши, зачарованно слушая тьму,
вижу свет, затаившийся в луже,
склоняюсь к нему,
прикасаюсь к сияющим водам, началу дорог, -
и домой возвращаюсь,
свершать омовение ног.
Этот зов, выгоняющий в ночь на пороге весны -
безымянен и чист. Это - ветер с другой стороны.
5.03.2009
На пороге собственой тени стою впотьмах.
Тянет ветер весенний стаи озябших птах.
Эти сумерки пахнут снегом, святой водой
до краёв в колеи дорожные налитой,
льётся свет из дверей за спиной, и темно во дворе,
зябнут ноги в домашних тапках, в момент отсырев,
и прохлопавший в тёмном небе птичий кагал
не оставил ни звука,
как будто их все распугал,
и в весенней тиши, зачарованно слушая тьму,
вижу свет, затаившийся в луже,
склоняюсь к нему,
прикасаюсь к сияющим водам, началу дорог, -
и домой возвращаюсь,
свершать омовение ног.
Этот зов, выгоняющий в ночь на пороге весны -
безымянен и чист. Это - ветер с другой стороны.
Тянет ветер весенний стаи озябших птах.
Эти сумерки пахнут снегом, святой водой
до краёв в колеи дорожные налитой,
льётся свет из дверей за спиной, и темно во дворе,
зябнут ноги в домашних тапках, в момент отсырев,
и прохлопавший в тёмном небе птичий кагал
не оставил ни звука,
как будто их все распугал,
и в весенней тиши, зачарованно слушая тьму,
вижу свет, затаившийся в луже,
склоняюсь к нему,
прикасаюсь к сияющим водам, началу дорог, -
и домой возвращаюсь,
свершать омовение ног.
Этот зов, выгоняющий в ночь на пороге весны -
безымянен и чист. Это - ветер с другой стороны.
5.03.2009
