![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
0lesja_0lgerdАвтор - nuryaeva, сайт LookAtMe
Малкольм Макларен – эпохальная фигура для мировой поп-культуры: продюсер Sex Pistols, художник, музыкант и даже дизайнер, – именно из его рубашек Вивьен Вествуд в свое время создавала свои известные платья.
Неделю назад он приехал в Москву, чтобы открыть серию музыкальных мероприятий Music Blend By Johnnie Walker своей новой работой "Shallow" – видео-аудио перформансом про бренность культуры. Надо заметить, что всю «бренность культуры», и московской в том числе, Малкольм прочувствовал на себе в полной мере. Мы провели с ним два дня, разговаривая о происходящем и спрашивая о его впечатлениях от увиденного.
Кто-нибудь видел мою последнюю работу Shallow?
Гнетущее молчание
Ну, как всегда, неразбериха. Должен признаться, я не совсем понимаю, зачем вы все тут собрались, не видя работы. (смеется).
Ну что ж, тогда попробую рассказать кое-что, например, почему я приехал в Москву и показываю здесь, в Луче, в баре, свою работу. Она, между прочим, до сих пор демонстрировалась лишь в музеях и еще на Таймс-сквер, в Нью-Йорке.
Я учился в школе искусств в Лондоне на протяжении практически всех шестидесятых. Это было довольно тяжелое время, потому что нам всем пришлось столкнуться с тем, что я обычно называю тиранией нового: жизнь в школе была куда более консервативной. Искусство в то время изучалось довольно традиционным, если не сказать архаичным методом, преимущественно с точки зрения девятнадцатого века. Когда я закончил учиться было довольно тяжело понять, что же теперь делать. Особенно с этим честолюбивым желанием стать художником. Мы в то время были абсолютно поглощены поп-культурой. Но состояться в такой среде было возможно только если ты модный дизайнер, или музыкант, или актер. В нашей школе не было ощущения подключености к тому, что происходило во внешнем мире, и весь шум уорхоловских семидесятых нас мало касался. У других – да, были хеппенинги, особая среда, в которой такой человек как Джон Леннон мог встретить Йоко Оно. Каким-то образом поп-культура тогда стала смесью высокого искусства и довольно низких жанров. И если уж ты хотел чего-то достичь как творческая единица, то нужно было с этим примириться и попытаться найти свое в этом месте. Что я сделал.
Большинство людей привыкли считать меня музыкантом. Нет! Никогда, никогда-никогда я не был музыкантом. Это не то, что я умею, не то, что мне дано, и, честно говоря, совсем не то, что мне нравится. Я художник, черт возьми. Но с тех пор, как я придумал эту группу – Sex Pistols, – совершенно походя, между прочим, меня словно прокляли званием музыканта. Общество в тот момент, к моему удивлению, оказалось готово принять такое явление как панк – фактически синоним безответственного, ребяческого, чего-то, что теоретически общество должно было бы ненавидеть. Но поскольку это было сделано художником – мной, – это было принято как нечто новое, провокационное, имеющее потенциал к перемене в культуре. Этому манипулированию культурой меня учили в моей школе, ровно это я и попытался сделать по ее окончании.
Поймите, у нас, тогдашних выпускников, не было иного шанса состояться, кроме как ворваться в культуру с каким-то резким заявлением. Но это не было выражением чьего-то искусства, это просто то, как мир, пресса и даже, смею предположить, сами музыканты стали думать о нас: как о безответственных, отвратительных, скандальных шарлатанах. И именно эти люди превратили поп-культуру в дешевый маркетинговый трюк, не более. И в некотором смысле это правда, мы именно этим и занимались. Но последствием нашего «искусства», осязаемым и сегодня, стал мощный творческий импульс. Мы показали следующим поколениям, что мы можем и должны делать с культурой все, что нам в голову взбредет, без страха. Панк довольно просто дал ощущение власти, заново изобретя какие-то законы, главный из которых – «сделай это сам». Культура «сделай сам» стала господствующей на несколько десятилетий.
Я не менеджер. То есть совсем. Я с трудом могу дверь открыть, куда уж там организовывать что-то.
Как художник я продолжаю работать в самых разных сферах. Поскольку с музыкой меня настиг – вдруг, – такой успех, я решил попытать удачи в мире кино. Я работал в Голливуде со Стивеном Спилбергом на протяжении 80-х - 90-х годов. В качестве, скажем так, музы.
В последнее время ко мне часто приходили разные художники с предложением поработать с ними, но каждый раз я отказывался, поскольку давно не держал кисть в руках, а внимание будет столь велико, что мне просто сердце вырвут. Один, правда, оказался слишком настойчивым. Он и предложил сделать с группой художников работу «Shallow».
Shallow (поверхностный, пустой) – очень интересное само по себе слово. Но кроме всего прочего именно им обычно описывают современную поп-культуру. Не раз слышал, как говорят – это так же пусто, как поп-культура. Многие именно так говорят о сексе – как о пустом опыте, лишенном сути. Так что эта ассоциативная цепочка – пустота, рок-н-ролл, секс – стала для меня отличным творческим стимулом. Я подумал: раз люди одинаково пустым считают поп-культуру и секс, почему бы не развить эту поверхностность и соединить два этих элемента. Я совершенно серьезно решил сделать предельно поверхностную работу, во всех смыслах.
Не хотелось, конечно, изобретать колесо, написать какую-нибудь очередную музыку, создать заново что-то, что наверняка уже существует. Да и времени не было, и денег тоже. Так что я просто решил пойти в магазин и купить каких-нибудь записей. Чтобы вы знали, я это делаю очень редко. Я собрал по разным, похожим на мавзолей, магазинчикам порядка трехсот разных альбомов. Целый спектр всяческой музыки – от 40-х до 90-х – блюз, госпел, твист, панк, диско, прогрессив-рок, инди, лаунж, джаз, саундтреки к фильмам – максимально разнообразные кусочки музыки.
Я заперся в студии и стал заниматься фактически хищением – крал кусочек отсюда, кусочек оттуда, собирая мозаику. Хор из одной песни, слова из другой – из совсем мелких осколков музыки, любого жанра. Таким образом я пытался разрушить всякие границы – жанровые и стилистические. Но больше ничего, ничего своего, только сэмплы.
Тогда встала главная проблема – чем проиллюстрировать и насытить визуально эту сборную солянку. И неожиданно для себя я понял, что главной эмоцией, движущей силой всей поп-культуры, является секс: любая когда-либо написанная песня за последние 50 лет – скорее всего об этом, причем в любой форме — постоянное желание секса, мысли о нем, подготовка к нему. И, что самое главное, как правило его отсутствие. Тщетность этого сумасшедшего желания получить секс и регулярный облом. Это идея постоянной неудовлетворенности.
Когда вам 14-15, вы буквально кровоточите гормонами и желанием, слушаете рок-музыку и она совершенно отвечает вашему душевному состоянию. Так что поп-культура – отличный друг, она разделяет ваши мысли и желания. Именно поэтому абсолютно органично родилась идея сопровождать музыку для моего проекта отрывками сексуальных сцен, но не самого акта, а того самого момента подготовки. Все, что до, все, что предваряет.
На следующий день после презентации работы «Shallow» мы встретились с Малкольмом в кафе «Дума», куда сердобольные организаторы привели его «показать богемную Москву». Пока он пил свой традиционный чай и пытался разобраться, как пройти к Третьяковской галерее, разговор, начатый накануне, продолжился:
Вчера, надо сказать, все не очень хорошо прошло. Во-первых, невероятно сложно демонстрировать свое искусство в баре. Все-таки в бар не за этим идут, туда идут за пивом, вином и виски, а тут я со своим видео-артом. Потом именно в этом баре не было необходимого оборудования, так что все было сделано на скорую руку. В общем, не по мне все вышло. Но в конце-концов, я же действовал вслепую, договариваясь обо всем из Парижа.
А самое ужасное знаете что? То, что я не мог показать большую часть своей видео-работы, поскольку она не прошла цензуру! Ваши законы не позволили показать работу полностью, в итоге она была вся порезана. Плохой звук, расфокусированный прожектор. Я пару часов переживал какой-то нескончаемый кошмар, и, откровенно говоря, очень был рад, когда наконец вернулся домой. Ну, я стараюсь относиться к этому философски.
Знаете, в конце-концов, Москва – это не Нью-Йорк, и не Лондон, и не Париж. Во-первых, вы еще не достигли нужного уровня свободы, в первую очередь ментальной. Вы сами себя невероятно во всем ограничиваете. Во-вторых, Москва еще с точки зрения профессиональной деятельности не предоставляет нужных возможностей. Но дело в том, что вы будто не понимаете, что все может быть лучше и организованнее. У вас еще витает над городом какой-то гангстерский дух, вся эта клубная культура, где еще не выветрился дух вседозволенности и в чем-то даже преступности. Не то, чтобы та атмосфера, в которой я рос была на порядок цивилизованней. Нет. Но когда приезжаешь наскоком в Москву, ты готов к тому, что это очень странное место. Я могу судить только с точки зрения искусства, я думаю у вас тут в этом плане еще много чего можно сделать, чтобы создать нужную атмосферу для работы и творчества. Ну я сам, конечно, виноват – выбрал бар, чего я ожидал?
Да, Москва, на мой взгляд – не очень зрелый город, в нем пока еще слишком много претензии. Именно поэтому к ней пока не могут относиться серьезно. Я говорю за себя и за тех людей, которые проявляют в отношении Москвы какую-то творческую инициативу.
С точки зрения туризма – совершенно непонятно, как тут у вас ориентироваться: для приезжих это пока еще довольно недружелюбный город. У вас так много скрытых процессов и подводных течений, что город кажется сам за себя не отвечает. Но это лишь вопрос времени, которое вам нужно. Но, кажется, вы двигаетесь в нужном направлении. Да, за прошедшее время вам удалось очистить улицы от преступности, но на их место пришли силовые структуры. Лучше? Да, но недостаточно.
Мне кажется, вам важно обратить внимание на образование. У вас сейчас существует такая довольная забавная смесь капитализма и коммунизма. И она вылилась в лень мысли. Вот с чем вам важно сейчас бороться. Эта лень мысли порождает равнодушие, которое мне очень странно видеть в людях твоего возраста. Вы гонитесь за мгновенным результатом, не задумываясь о долгосрочных перспективах. Вы не горите желанием получать фундаментальное образование, потому что ваша страна забрала у вас уверенность в том, что вы можете планировать и выстраивать свою жизнь – слишком много неопределенности. Во многом, это не только состояние России – это состояние в котором оказался весь мир.
Люди почему-то перестали верить, что хорошо быть хорошим человеком. Сегодня кажется, что благородная цель – усилий не стоит. Вообще ничего не стоит. Но на таком основании – общества не выстроить. Плюс на этом фоне у вас вырастает какой-то нездоровый национализм, который вызывает только настороженность.
Возможно, я не прав, но по моим ощущениям советские люди, которых я встречал в 60-х были куда образованнее, чем современное поколение. Это так же справедливо и в отношении других стран, но в России, по сравнению с Союзом, очевидно падение уровня.
Я не могу рассказать универсальный рецепт, как освободить разум и воспитать свободное мировосприятие. То, что мне в некотором роде удалось много лет назад – во многом успешно реализованная случайность. Мне удалось поймать цайтгайст. В целом – ты сам должен выстроить эту дорогу к перемене. Но эти дороги, кроме вас, выстраивает кризисное общество. Состояние страны, которое предполагает большие перемены – надо лишь встать на эту волну. Для меня таким кризисом стало понимание того, что после школы искусств мне не было места в Лондоне, мне нечего было делать, если бы я не создал нужные условия самостоятельно. Лондон тогда был отвратительный – мрачный, неприветливый, застывший. Для художника там шансов не было. И единственное, что, как мне тогда казалось, могло спасти меня – какая-то отчаянная глупость.
Глупость в моей голове созрела довольно спонтанно – я озирал свою комнату в поисках вдохновения и взглядом наткнулся на обложку пластинки Элвиса Пресли. Его блестящий голубой костюм, почти клоунский, никак не отпускал мое внимание. Я подумал тогда – почему бы мне не сделать себе такой же? И в этом костюме пройтись по самой модной улице Лондона – может тогда что-то со мной произойдет? Семь недель спустя костюм был готов. И я прогулялся: в костюме из голубого ламэ от Слоун-стрит до самого конца Кингз-роуд, в надежде, что кто-то заметит меня и предложит сделать что-нибудь особенное. Ровным счетом никто даже не оглянулся мне вслед – полное равнодушие. В завершение моей маленькой трагедии грянул типичный лондонский дождь и я в своем шутовском наряде, промокший как крыса был совершенно убит. Я стал безнадежно искать телефонную будку, чтобы хотя бы спрятаться от дождя. И вдруг из ниоткуда появился человек – весь в черном – и с американским акцентом спросил меня, чем я занимался в таком виде. Я не растерялся, сказал, что торгую музыкой и, почти как Моисей, указал рукой на противоположную сторону улицы и сказал, что я должен идти туда. Проследовав в указанном направлении я увидел черный фасад, – ни вывески, ни надписи, – непонятного магазина. Оказалось, что это был маленький музыкальный магазин.
Этот музыкальный магазин совершенно неожиданно появился в моей жизни, прошла пара недель – и он достался мне и моим друзьям. Хозяин его, человек в черном костюме – оставил нам ключи и исчез. Это и было начало моей истории. Так что, резюмируя, совет таков – не бойтесь делать глупости, и выжмите максимум из своего «музыкального магазина».
Неделю назад он приехал в Москву, чтобы открыть серию музыкальных мероприятий Music Blend By Johnnie Walker своей новой работой "Shallow" – видео-аудио перформансом про бренность культуры. Надо заметить, что всю «бренность культуры», и московской в том числе, Малкольм прочувствовал на себе в полной мере. Мы провели с ним два дня, разговаривая о происходящем и спрашивая о его впечатлениях от увиденного.
Кто-нибудь видел мою последнюю работу Shallow?
Гнетущее молчание
Ну, как всегда, неразбериха. Должен признаться, я не совсем понимаю, зачем вы все тут собрались, не видя работы. (смеется).
Ну что ж, тогда попробую рассказать кое-что, например, почему я приехал в Москву и показываю здесь, в Луче, в баре, свою работу. Она, между прочим, до сих пор демонстрировалась лишь в музеях и еще на Таймс-сквер, в Нью-Йорке.
Я учился в школе искусств в Лондоне на протяжении практически всех шестидесятых. Это было довольно тяжелое время, потому что нам всем пришлось столкнуться с тем, что я обычно называю тиранией нового: жизнь в школе была куда более консервативной. Искусство в то время изучалось довольно традиционным, если не сказать архаичным методом, преимущественно с точки зрения девятнадцатого века. Когда я закончил учиться было довольно тяжело понять, что же теперь делать. Особенно с этим честолюбивым желанием стать художником. Мы в то время были абсолютно поглощены поп-культурой. Но состояться в такой среде было возможно только если ты модный дизайнер, или музыкант, или актер. В нашей школе не было ощущения подключености к тому, что происходило во внешнем мире, и весь шум уорхоловских семидесятых нас мало касался. У других – да, были хеппенинги, особая среда, в которой такой человек как Джон Леннон мог встретить Йоко Оно. Каким-то образом поп-культура тогда стала смесью высокого искусства и довольно низких жанров. И если уж ты хотел чего-то достичь как творческая единица, то нужно было с этим примириться и попытаться найти свое в этом месте. Что я сделал.
Большинство людей привыкли считать меня музыкантом. Нет! Никогда, никогда-никогда я не был музыкантом. Это не то, что я умею, не то, что мне дано, и, честно говоря, совсем не то, что мне нравится. Я художник, черт возьми. Но с тех пор, как я придумал эту группу – Sex Pistols, – совершенно походя, между прочим, меня словно прокляли званием музыканта. Общество в тот момент, к моему удивлению, оказалось готово принять такое явление как панк – фактически синоним безответственного, ребяческого, чего-то, что теоретически общество должно было бы ненавидеть. Но поскольку это было сделано художником – мной, – это было принято как нечто новое, провокационное, имеющее потенциал к перемене в культуре. Этому манипулированию культурой меня учили в моей школе, ровно это я и попытался сделать по ее окончании.
Поймите, у нас, тогдашних выпускников, не было иного шанса состояться, кроме как ворваться в культуру с каким-то резким заявлением. Но это не было выражением чьего-то искусства, это просто то, как мир, пресса и даже, смею предположить, сами музыканты стали думать о нас: как о безответственных, отвратительных, скандальных шарлатанах. И именно эти люди превратили поп-культуру в дешевый маркетинговый трюк, не более. И в некотором смысле это правда, мы именно этим и занимались. Но последствием нашего «искусства», осязаемым и сегодня, стал мощный творческий импульс. Мы показали следующим поколениям, что мы можем и должны делать с культурой все, что нам в голову взбредет, без страха. Панк довольно просто дал ощущение власти, заново изобретя какие-то законы, главный из которых – «сделай это сам». Культура «сделай сам» стала господствующей на несколько десятилетий.
Я не менеджер. То есть совсем. Я с трудом могу дверь открыть, куда уж там организовывать что-то.
Как художник я продолжаю работать в самых разных сферах. Поскольку с музыкой меня настиг – вдруг, – такой успех, я решил попытать удачи в мире кино. Я работал в Голливуде со Стивеном Спилбергом на протяжении 80-х - 90-х годов. В качестве, скажем так, музы.
В последнее время ко мне часто приходили разные художники с предложением поработать с ними, но каждый раз я отказывался, поскольку давно не держал кисть в руках, а внимание будет столь велико, что мне просто сердце вырвут. Один, правда, оказался слишком настойчивым. Он и предложил сделать с группой художников работу «Shallow».
Shallow (поверхностный, пустой) – очень интересное само по себе слово. Но кроме всего прочего именно им обычно описывают современную поп-культуру. Не раз слышал, как говорят – это так же пусто, как поп-культура. Многие именно так говорят о сексе – как о пустом опыте, лишенном сути. Так что эта ассоциативная цепочка – пустота, рок-н-ролл, секс – стала для меня отличным творческим стимулом. Я подумал: раз люди одинаково пустым считают поп-культуру и секс, почему бы не развить эту поверхностность и соединить два этих элемента. Я совершенно серьезно решил сделать предельно поверхностную работу, во всех смыслах.
Не хотелось, конечно, изобретать колесо, написать какую-нибудь очередную музыку, создать заново что-то, что наверняка уже существует. Да и времени не было, и денег тоже. Так что я просто решил пойти в магазин и купить каких-нибудь записей. Чтобы вы знали, я это делаю очень редко. Я собрал по разным, похожим на мавзолей, магазинчикам порядка трехсот разных альбомов. Целый спектр всяческой музыки – от 40-х до 90-х – блюз, госпел, твист, панк, диско, прогрессив-рок, инди, лаунж, джаз, саундтреки к фильмам – максимально разнообразные кусочки музыки.
Я заперся в студии и стал заниматься фактически хищением – крал кусочек отсюда, кусочек оттуда, собирая мозаику. Хор из одной песни, слова из другой – из совсем мелких осколков музыки, любого жанра. Таким образом я пытался разрушить всякие границы – жанровые и стилистические. Но больше ничего, ничего своего, только сэмплы.
Тогда встала главная проблема – чем проиллюстрировать и насытить визуально эту сборную солянку. И неожиданно для себя я понял, что главной эмоцией, движущей силой всей поп-культуры, является секс: любая когда-либо написанная песня за последние 50 лет – скорее всего об этом, причем в любой форме — постоянное желание секса, мысли о нем, подготовка к нему. И, что самое главное, как правило его отсутствие. Тщетность этого сумасшедшего желания получить секс и регулярный облом. Это идея постоянной неудовлетворенности.
Когда вам 14-15, вы буквально кровоточите гормонами и желанием, слушаете рок-музыку и она совершенно отвечает вашему душевному состоянию. Так что поп-культура – отличный друг, она разделяет ваши мысли и желания. Именно поэтому абсолютно органично родилась идея сопровождать музыку для моего проекта отрывками сексуальных сцен, но не самого акта, а того самого момента подготовки. Все, что до, все, что предваряет.
На следующий день после презентации работы «Shallow» мы встретились с Малкольмом в кафе «Дума», куда сердобольные организаторы привели его «показать богемную Москву». Пока он пил свой традиционный чай и пытался разобраться, как пройти к Третьяковской галерее, разговор, начатый накануне, продолжился:
Вчера, надо сказать, все не очень хорошо прошло. Во-первых, невероятно сложно демонстрировать свое искусство в баре. Все-таки в бар не за этим идут, туда идут за пивом, вином и виски, а тут я со своим видео-артом. Потом именно в этом баре не было необходимого оборудования, так что все было сделано на скорую руку. В общем, не по мне все вышло. Но в конце-концов, я же действовал вслепую, договариваясь обо всем из Парижа.
А самое ужасное знаете что? То, что я не мог показать большую часть своей видео-работы, поскольку она не прошла цензуру! Ваши законы не позволили показать работу полностью, в итоге она была вся порезана. Плохой звук, расфокусированный прожектор. Я пару часов переживал какой-то нескончаемый кошмар, и, откровенно говоря, очень был рад, когда наконец вернулся домой. Ну, я стараюсь относиться к этому философски.
Знаете, в конце-концов, Москва – это не Нью-Йорк, и не Лондон, и не Париж. Во-первых, вы еще не достигли нужного уровня свободы, в первую очередь ментальной. Вы сами себя невероятно во всем ограничиваете. Во-вторых, Москва еще с точки зрения профессиональной деятельности не предоставляет нужных возможностей. Но дело в том, что вы будто не понимаете, что все может быть лучше и организованнее. У вас еще витает над городом какой-то гангстерский дух, вся эта клубная культура, где еще не выветрился дух вседозволенности и в чем-то даже преступности. Не то, чтобы та атмосфера, в которой я рос была на порядок цивилизованней. Нет. Но когда приезжаешь наскоком в Москву, ты готов к тому, что это очень странное место. Я могу судить только с точки зрения искусства, я думаю у вас тут в этом плане еще много чего можно сделать, чтобы создать нужную атмосферу для работы и творчества. Ну я сам, конечно, виноват – выбрал бар, чего я ожидал?
Да, Москва, на мой взгляд – не очень зрелый город, в нем пока еще слишком много претензии. Именно поэтому к ней пока не могут относиться серьезно. Я говорю за себя и за тех людей, которые проявляют в отношении Москвы какую-то творческую инициативу.
С точки зрения туризма – совершенно непонятно, как тут у вас ориентироваться: для приезжих это пока еще довольно недружелюбный город. У вас так много скрытых процессов и подводных течений, что город кажется сам за себя не отвечает. Но это лишь вопрос времени, которое вам нужно. Но, кажется, вы двигаетесь в нужном направлении. Да, за прошедшее время вам удалось очистить улицы от преступности, но на их место пришли силовые структуры. Лучше? Да, но недостаточно.
Мне кажется, вам важно обратить внимание на образование. У вас сейчас существует такая довольная забавная смесь капитализма и коммунизма. И она вылилась в лень мысли. Вот с чем вам важно сейчас бороться. Эта лень мысли порождает равнодушие, которое мне очень странно видеть в людях твоего возраста. Вы гонитесь за мгновенным результатом, не задумываясь о долгосрочных перспективах. Вы не горите желанием получать фундаментальное образование, потому что ваша страна забрала у вас уверенность в том, что вы можете планировать и выстраивать свою жизнь – слишком много неопределенности. Во многом, это не только состояние России – это состояние в котором оказался весь мир.
Люди почему-то перестали верить, что хорошо быть хорошим человеком. Сегодня кажется, что благородная цель – усилий не стоит. Вообще ничего не стоит. Но на таком основании – общества не выстроить. Плюс на этом фоне у вас вырастает какой-то нездоровый национализм, который вызывает только настороженность.
Возможно, я не прав, но по моим ощущениям советские люди, которых я встречал в 60-х были куда образованнее, чем современное поколение. Это так же справедливо и в отношении других стран, но в России, по сравнению с Союзом, очевидно падение уровня.
Я не могу рассказать универсальный рецепт, как освободить разум и воспитать свободное мировосприятие. То, что мне в некотором роде удалось много лет назад – во многом успешно реализованная случайность. Мне удалось поймать цайтгайст. В целом – ты сам должен выстроить эту дорогу к перемене. Но эти дороги, кроме вас, выстраивает кризисное общество. Состояние страны, которое предполагает большие перемены – надо лишь встать на эту волну. Для меня таким кризисом стало понимание того, что после школы искусств мне не было места в Лондоне, мне нечего было делать, если бы я не создал нужные условия самостоятельно. Лондон тогда был отвратительный – мрачный, неприветливый, застывший. Для художника там шансов не было. И единственное, что, как мне тогда казалось, могло спасти меня – какая-то отчаянная глупость.
Глупость в моей голове созрела довольно спонтанно – я озирал свою комнату в поисках вдохновения и взглядом наткнулся на обложку пластинки Элвиса Пресли. Его блестящий голубой костюм, почти клоунский, никак не отпускал мое внимание. Я подумал тогда – почему бы мне не сделать себе такой же? И в этом костюме пройтись по самой модной улице Лондона – может тогда что-то со мной произойдет? Семь недель спустя костюм был готов. И я прогулялся: в костюме из голубого ламэ от Слоун-стрит до самого конца Кингз-роуд, в надежде, что кто-то заметит меня и предложит сделать что-нибудь особенное. Ровным счетом никто даже не оглянулся мне вслед – полное равнодушие. В завершение моей маленькой трагедии грянул типичный лондонский дождь и я в своем шутовском наряде, промокший как крыса был совершенно убит. Я стал безнадежно искать телефонную будку, чтобы хотя бы спрятаться от дождя. И вдруг из ниоткуда появился человек – весь в черном – и с американским акцентом спросил меня, чем я занимался в таком виде. Я не растерялся, сказал, что торгую музыкой и, почти как Моисей, указал рукой на противоположную сторону улицы и сказал, что я должен идти туда. Проследовав в указанном направлении я увидел черный фасад, – ни вывески, ни надписи, – непонятного магазина. Оказалось, что это был маленький музыкальный магазин.
Этот музыкальный магазин совершенно неожиданно появился в моей жизни, прошла пара недель – и он достался мне и моим друзьям. Хозяин его, человек в черном костюме – оставил нам ключи и исчез. Это и было начало моей истории. Так что, резюмируя, совет таков – не бойтесь делать глупости, и выжмите максимум из своего «музыкального магазина».
