Книга-страсть
8 Jun 2007 20:34![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
0lesja_0lgerd ...Я рылась в стопе старых газет, ища интересные картинки или познавательные статьи. Стопа была пыльная, хранилась на деревенской веранде, бабушка разрешила использовать её как мне вздумается.
... Это был лист "Пионерской правды". Или чего-то ещё в этом роде. Разворот, на одной стороне которого салютовали розовощёкие смеющиеся пионерки, белели банты и гольфы, взвивался стилизованный огонёк дружбы и заголовки были написаны "старательным школьным почерком". А на другой стороне бы отрывок - без начала и конца ("читай начало/окончание повести в ... номере газеты").
"...Какая-то дамочка вышла из машины и остановилась, поджидая Колина и Сьюзен. На вид ей было лет сорок пять, полная («толстая», как потом выразилась Сьюзен), голова ее прямо-таки лежала на плечах, точно никакой шеи у нее и в помине не было. Две глубокие складки пролегали от крыльев носа к уголкам ее тонкогубого рта, а глазки казались слишком маленькими на широком лице. Странное впечатление производили ее тоненькие, кривенькие ножки. Силуэт дамочки напоминал откормленного воробья, именно так описывала ее впоследствии Сьюзен.
Все это ребята разглядели, приближаясь к машине, в то время как водитель, то есть та самая дама, в свою очередь, пристально их разглядывала.
- Скажите, эта дорога ведет в Макклесфилд? - спросила она, когда ребята подошли к машине.
- К сожалению, мы не знаем, - сказал Колин. - Мы только что сюда приехали.
- Да? Давайте я вас подвезу. Залезайте в машину.
- Спасибо, - сказал Колин. - Мы уже почти дошли.
- Садитесь на заднее сиденье.
- Нет, что вы. Нам пройти-то всего ничего.
- Садитесь!!!
- Но мы...
Глазки толстой дамы вспыхнули злобой, краска бросилась в лицо.
- Вы... сейчас же... сядете... в машину!
- Да не беспокойтесь! Мы вас только задержим.
Дама втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Глаза ее закатились куда-то под лоб, веки спустились так, что на виду осталась только полосочка белка. Она начала что-то про себя нашептывать. Колину сделалось не по себе.
Было не совсем вежливо просто повернуться и уйти, но она так странно себя вела, что ему очень захотелось уйти прочь, чтобы не видеть этих странностей.
- Омптатор, - сказала женщина.
- Что, простите?
- Лампидатор.
- Что вы сказали?
- Сомниатор.
- Как?
- Ква либергар опера фацитис...
- Я не очень-то силен в латыни...
Теперь Колину захотелось просто поскорее убежать. Она, должно быть, ненормальная. Ничего нельзя было понять из ее речей. У Колина взмок лоб. Ему сделалось нехорошо..."
Это было настолько ДРУГОЕ, чем все эти пионерки и горны, что я впала в восторженное оцепенение. Я прочитала этот отрывок раз сто, наверное (он был больше, просто весь я цитировать не буду). Ни имени автора, ни названия повести не сохранилось.
Год 1989. Мне пять лет.
...В сельской библиотеке, за три тысячи километров и девять лет от той веранды я ждала сестрёнку, которую привела записываться в эту самую библиотеку. Пока она искала на пару с библиотекаршей что-то своё, я просматривала лениво книжки на полке. Брала, открывала, листала, ставила на место. Ничем меня порадовать эта скромная комнатушечка размером с доброй памяти "Фаланстер" не могла. В свои четырнадцать я проглотила уже такую уйму книг, что количество переросло в качество: я стала придирчива и осмотрительна в выборе чтения.
И последняя книжка, после которой я решила разочарованно выйти в коридор (южная жара в библиотеках вообще невыносима) - прошибла меня ознобом.
- Не знаю. То ли это от жары, или потому что мы перегуляли, но все время, пока ты разговаривал с этой теткой, мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Но страннее всего то, что моя слезка замутилась.
Сьюзен очень любила свою слезку - кусочек горного хрусталя, отшлифованный в виде капли. Хрусталь был оправлен в серебро и прикреплен к серебряному браслету-цепочке. Мамин подарок. Сьюзен его никогда не снимала. В общем-то обычный камешек, но Сьюзен заметила давно, еще когда была поменьше, если камешек повернешь особым образом, ну так, чтобы на него прямо падал луч света, тогда... тогда удавалось разглядеть в самой глубине, в самой сердцевине хрусталика столб колеблющегося голубого пламени, оно подрагивало, шевелилось, двигалось, было живым и очень красивым.
Бесс Моссок захлопала в ладоши, когда увидела Слезку на запястье у Сьюзен.
- О, да это же Брайдстоун! Подумать только, что он сохранился в целости столько времени!
Сьюзен ничего не поняла, но Бесс продолжала говорить.
Выяснилось, что эта капелька, как она сказала, досталась ей от матери, а той - от ее матери, и так дальше, и почему камень назывался Брайдстоун, все позабыли, но он всегда, всегда переходил от матери к дочери, и происхождение камня потерялось где-то в отдаленные времена. И Бесс подарила его их маме, потому что этот камешек всегда нравился детям, и «твоя мама не была исключением», добавила Бесс.
Лицо у Сьюзен вытянулось.
- Но тогда я должна вернуть его тебе, раз это фамильная драгоценность...
- Да ничего подобного! Пусть он будет у тебя. У меня же нет своих детей, а мама твоя была мне все равно что дочь. Я вижу, камешек попал в хорошие руки.
Обычно слезка всегда поблескивала на руке у Сьюзен, но в минуты, проведенные возле машины, камень вдруг затуманился и сделался цвета молочной сыворотки.
- Пошли, Сью! Попьешь чаю, может, тебе и полегчает. Где Гаутер?
- Но Колин! - воскликнула она, протягивая руку с браслетом. Она уже приготовилась сказать «посмотри же», но слова замерли у нее на губах, потому что хрусталь подмигнул ей, прозрачный и чистый, как всегда.
И тут меня постиг "синдром Гая Монтэга". Руки просто на автомате захлопнули книжку и в пять секунд заправили её под футболку, под мышку. Через плечо у меня висела объёмная сумка, ничего видно не было.
Через девять лет я нашла эту книгу, и нашла встреча была сексуальна: я несла её под грудью, я легла с ней в постель, я буквально стонала от наслаждения, овладевая ей.
Счастье четырнадцатилетнего подростка, познавшего Книгу. Одну Из.
Неописуемо.
АЛАН ГАРНЕР. "ВОЛШЕБНЫЙ КАМЕНЬ БРИЗИНГАМЕНА"
"Мне повезло, потому что я очутился перед лицом смерти, предстал перед концом ещё в детстве, прежде чем моя голова была заморочена опытом..."
«Мне в детстве повезло: не подозревая о том, что мало кто из сверстников живёт моей жизнью, я провёл десять лет между двух миров».
В словах Алана Гарнера не слышно иронии, пусть даже горькой. Вспоминая о своём детстве, он лишь пытается понять, чем были для него годы, когда, сражённый параличом, он неподвижно лежал на спине в своей спальне, «действительность ограничивалась комнатой», и он мог видеть только белёный, неровно оштукатуренный потолок.
«На потолке были лес, горы и облака над ними, и ещё дорога, протянувшаяся к горизонту… Там не было ветра, не было жары или холода, не было климата и времени… Двадцать лет спустя этот мир стал страной Элидор».
Между кроватью и потолком существовал невидимый барьер, однако Алан с лёгкостью преодолевал его, чтобы очутиться в объёмном, переменчивом и населённом потолочном пространстве. Туда бежал он от боли и ощущения беспомощности, рождаемых тремя долгими и тяжкими болезнями — дифтерией, менингитом и воспалением лёгких, но всегда возвращался обратно.
Однажды Алану довелось услышать, как «гуманисты-врачи» пытались примирить его мать с неизбежностью смерти её единственного сына. И тогда, вспоминал писатель, «я вскричал — без единого слова, без единого звука. Тело моё умирало, оно почти умерло. Но злость превозмогала смерть… Я слишком разозлился, чтобы умереть».
Едва болезни отступили, Алан стал позволять себе продолжительные прогулки по окрестностям — он «дневал и ночевал» на Олдерли Эдж, Олдерлийском Пределе, поросшем деревьями скалистом кряже, с жадным интересом исследуя укромные уголки своей малой родины — Восточного Чешира, где нередко разворачивается действие его произведений. «Это моё личное уникальное место, — признавался Гарнер, — я им владею, и это место полностью владеет мною».
Здесь была вторая его страна, и здесь он «обретал дар видения»: ему «открывалась Вселенная», он «познавал всеобщность пространства и времени», перед ним «проносился калейдоскоп образов, и так стремительно, что они… выходили за грань сознательного восприятия, но я чувствовал их могучий напор, — писал Гарнер, — и этот напор остался со мной».
Многие поколения его предков работали тут на шахтах и в каменоломне, «рубили в лесу деревья на дрова и для постройки домов», «засевали землю, чтобы добыть себе пропитание». А ещё искренне были уверены, что под скалой, известной как Железные Ворота, спит сам король Артур со своими доблестными рыцарями — недаром на скале высечено лицо волшебника Мерлина. По словам Гарнера, «даже привидения тут доводились нам роднёй».
Хотя о своих предках писатель всегда говорит с большой гордостью, он был первым, кто не последовал семейной традиции, — не стал ни каменотёсом, ни плотником, ни фермером. По настоянию деревенского учителя, Алана отдали в престижную и дорогую Манчестерскую грамматическую школу,
куда его приняли сразу и даже назначили специальную стипендию, как особо одарённому ученику. Оттуда ему была прямая дорога в Оксфорд, на отделение классической филологии.
Гарнер мечтал преподавать греческий язык в Оксфордском университете, но мечтам не суждено было сбыться, ибо «после некоторых размышлений, в три минуты пятого пополудни, 4 сентября 1956 года (это был вторник)», он принялся писать роман.
Получилась сказка… Вымысел, фантазия или, как сейчас говорят, фэнтези («все мои книги построены на вымысле»). Гарнер ведь англичанин, а в какой ещё стране можно отыскать столь же богатую традицию литературной сказки?
«Волшебный камень Бризингамена» (1960), его продолжение — «Луна в канун Гомрата» (1963) и, конечно же, повесть «Элидор» (1965) заставили говорить о Гарнере, как о «совершенно особенном» детском писателе Англии. Впрочем, определение «детский» не совсем верно. Гарнер утверждает, что не пишет специально для детей; хотя герои его книг всегда дети, обращается он к читателям разных возрастов.
В основе его сказок лежат древние предания, позаимствованные из кельтской мифологии; через героев-детей писатель стремится «связать легенду с сегодняшним днём». Он не устаёт повторять: «Для меня сказка и фантастика есть способ изображения действительности, недоступный для реалистической прозы… Выдуманная реальность может иной раз выглядеть более правдоподобной, чем подлинная».
Возможно, кому-то книги Гарнера напомнят знаменитые сказочные эпопеи Дж.Р.Р.Толкина и К.С.Льюиса — на их сходство не раз обращала внимание критика. Обоих Гарнер хорошо знал по Оксфорду, в первую очередь, как «блестящих профессоров», и с обоими был лично знаком, хотя читать их «беллетристику» ему тогда ещё не приходилось. Независимо от своих старших коллег он обратился к древней мифологии. В этом легко усмотреть перст судьбы: Британия — страна легенд и мифов. «На Британских островах дети вырастают с кромлехами, римскими дорогами и фортами иной раз буквально у себя на заднем дворе» (М.Суэнвик).
На старинные легенды и события английской истории опираются и две другие сказочные повести Алана Гарнера: «Совы на тарелках» (1967), удостоенная медали Карнеги и премии Гардиан, и «Красное смещение» (1973) — «одна из самых сложных современных книг для юношества».
Гарнера никак не назовёшь плодовитым автором — написано им немного; каждому из произведений предшествует большая подготовительная работа, в какой-то мере заменяющая ему, несостоявшемуся филологу, серьёзную научную деятельность.
По сей день живёт он в родном для него Восточном Чешире, в небольшом старом доме, стоящем здесь с XVI-го века. Истории этого края посвящена и почти реалистическая «Каменная книга» (1976-1978), составленная «из четырёх новелл, четырёх стихотворений в прозе» о поколениях семьи Гарнера.
Порой он задаёт себе вопрос: «для чего я остался жить»? И, пытаясь ответить на него, пишет: «Мне повезло, потому что я очутился перед лицом смерти, предстал перед концом ещё в детстве, прежде чем моя голова была заморочена опытом. Оставшись в живых, я теперь могу описать некоторые приёмы выживания, которыми тогда пользовался, описать свою погоню за жизнью через Предел и потолок, через внутреннее и внешнее пространство и время…
Таким образом, я не просто остался в живых, но сделал шаг вперёд и продолжаю шагать до сих пор».
Ссылки:
Смотри также:
... Это был лист "Пионерской правды". Или чего-то ещё в этом роде. Разворот, на одной стороне которого салютовали розовощёкие смеющиеся пионерки, белели банты и гольфы, взвивался стилизованный огонёк дружбы и заголовки были написаны "старательным школьным почерком". А на другой стороне бы отрывок - без начала и конца ("читай начало/окончание повести в ... номере газеты").
"...Какая-то дамочка вышла из машины и остановилась, поджидая Колина и Сьюзен. На вид ей было лет сорок пять, полная («толстая», как потом выразилась Сьюзен), голова ее прямо-таки лежала на плечах, точно никакой шеи у нее и в помине не было. Две глубокие складки пролегали от крыльев носа к уголкам ее тонкогубого рта, а глазки казались слишком маленькими на широком лице. Странное впечатление производили ее тоненькие, кривенькие ножки. Силуэт дамочки напоминал откормленного воробья, именно так описывала ее впоследствии Сьюзен.
Все это ребята разглядели, приближаясь к машине, в то время как водитель, то есть та самая дама, в свою очередь, пристально их разглядывала.
- Скажите, эта дорога ведет в Макклесфилд? - спросила она, когда ребята подошли к машине.
- К сожалению, мы не знаем, - сказал Колин. - Мы только что сюда приехали.
- Да? Давайте я вас подвезу. Залезайте в машину.
- Спасибо, - сказал Колин. - Мы уже почти дошли.
- Садитесь на заднее сиденье.
- Нет, что вы. Нам пройти-то всего ничего.
- Садитесь!!!
- Но мы...
Глазки толстой дамы вспыхнули злобой, краска бросилась в лицо.
- Вы... сейчас же... сядете... в машину!
- Да не беспокойтесь! Мы вас только задержим.
Дама втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы. Глаза ее закатились куда-то под лоб, веки спустились так, что на виду осталась только полосочка белка. Она начала что-то про себя нашептывать. Колину сделалось не по себе.
Было не совсем вежливо просто повернуться и уйти, но она так странно себя вела, что ему очень захотелось уйти прочь, чтобы не видеть этих странностей.
- Омптатор, - сказала женщина.
- Что, простите?
- Лампидатор.
- Что вы сказали?
- Сомниатор.
- Как?
- Ква либергар опера фацитис...
- Я не очень-то силен в латыни...
Теперь Колину захотелось просто поскорее убежать. Она, должно быть, ненормальная. Ничего нельзя было понять из ее речей. У Колина взмок лоб. Ему сделалось нехорошо..."
Это было настолько ДРУГОЕ, чем все эти пионерки и горны, что я впала в восторженное оцепенение. Я прочитала этот отрывок раз сто, наверное (он был больше, просто весь я цитировать не буду). Ни имени автора, ни названия повести не сохранилось.
Год 1989. Мне пять лет.
...В сельской библиотеке, за три тысячи километров и девять лет от той веранды я ждала сестрёнку, которую привела записываться в эту самую библиотеку. Пока она искала на пару с библиотекаршей что-то своё, я просматривала лениво книжки на полке. Брала, открывала, листала, ставила на место. Ничем меня порадовать эта скромная комнатушечка размером с доброй памяти "Фаланстер" не могла. В свои четырнадцать я проглотила уже такую уйму книг, что количество переросло в качество: я стала придирчива и осмотрительна в выборе чтения.
И последняя книжка, после которой я решила разочарованно выйти в коридор (южная жара в библиотеках вообще невыносима) - прошибла меня ознобом.
- Не знаю. То ли это от жары, или потому что мы перегуляли, но все время, пока ты разговаривал с этой теткой, мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Но страннее всего то, что моя слезка замутилась.
Сьюзен очень любила свою слезку - кусочек горного хрусталя, отшлифованный в виде капли. Хрусталь был оправлен в серебро и прикреплен к серебряному браслету-цепочке. Мамин подарок. Сьюзен его никогда не снимала. В общем-то обычный камешек, но Сьюзен заметила давно, еще когда была поменьше, если камешек повернешь особым образом, ну так, чтобы на него прямо падал луч света, тогда... тогда удавалось разглядеть в самой глубине, в самой сердцевине хрусталика столб колеблющегося голубого пламени, оно подрагивало, шевелилось, двигалось, было живым и очень красивым.
Бесс Моссок захлопала в ладоши, когда увидела Слезку на запястье у Сьюзен.
- О, да это же Брайдстоун! Подумать только, что он сохранился в целости столько времени!
Сьюзен ничего не поняла, но Бесс продолжала говорить.
Выяснилось, что эта капелька, как она сказала, досталась ей от матери, а той - от ее матери, и так дальше, и почему камень назывался Брайдстоун, все позабыли, но он всегда, всегда переходил от матери к дочери, и происхождение камня потерялось где-то в отдаленные времена. И Бесс подарила его их маме, потому что этот камешек всегда нравился детям, и «твоя мама не была исключением», добавила Бесс.
Лицо у Сьюзен вытянулось.
- Но тогда я должна вернуть его тебе, раз это фамильная драгоценность...
- Да ничего подобного! Пусть он будет у тебя. У меня же нет своих детей, а мама твоя была мне все равно что дочь. Я вижу, камешек попал в хорошие руки.
Обычно слезка всегда поблескивала на руке у Сьюзен, но в минуты, проведенные возле машины, камень вдруг затуманился и сделался цвета молочной сыворотки.
- Пошли, Сью! Попьешь чаю, может, тебе и полегчает. Где Гаутер?
- Но Колин! - воскликнула она, протягивая руку с браслетом. Она уже приготовилась сказать «посмотри же», но слова замерли у нее на губах, потому что хрусталь подмигнул ей, прозрачный и чистый, как всегда.
И тут меня постиг "синдром Гая Монтэга". Руки просто на автомате захлопнули книжку и в пять секунд заправили её под футболку, под мышку. Через плечо у меня висела объёмная сумка, ничего видно не было.
Через девять лет я нашла эту книгу, и нашла встреча была сексуальна: я несла её под грудью, я легла с ней в постель, я буквально стонала от наслаждения, овладевая ей.
Счастье четырнадцатилетнего подростка, познавшего Книгу. Одну Из.
Неописуемо.
АЛАН ГАРНЕР. "ВОЛШЕБНЫЙ КАМЕНЬ БРИЗИНГАМЕНА"
"Мне повезло, потому что я очутился перед лицом смерти, предстал перед концом ещё в детстве, прежде чем моя голова была заморочена опытом..."
«Мне в детстве повезло: не подозревая о том, что мало кто из сверстников живёт моей жизнью, я провёл десять лет между двух миров».В словах Алана Гарнера не слышно иронии, пусть даже горькой. Вспоминая о своём детстве, он лишь пытается понять, чем были для него годы, когда, сражённый параличом, он неподвижно лежал на спине в своей спальне, «действительность ограничивалась комнатой», и он мог видеть только белёный, неровно оштукатуренный потолок.
«На потолке были лес, горы и облака над ними, и ещё дорога, протянувшаяся к горизонту… Там не было ветра, не было жары или холода, не было климата и времени… Двадцать лет спустя этот мир стал страной Элидор».
Между кроватью и потолком существовал невидимый барьер, однако Алан с лёгкостью преодолевал его, чтобы очутиться в объёмном, переменчивом и населённом потолочном пространстве. Туда бежал он от боли и ощущения беспомощности, рождаемых тремя долгими и тяжкими болезнями — дифтерией, менингитом и воспалением лёгких, но всегда возвращался обратно.
Однажды Алану довелось услышать, как «гуманисты-врачи» пытались примирить его мать с неизбежностью смерти её единственного сына. И тогда, вспоминал писатель, «я вскричал — без единого слова, без единого звука. Тело моё умирало, оно почти умерло. Но злость превозмогала смерть… Я слишком разозлился, чтобы умереть».Едва болезни отступили, Алан стал позволять себе продолжительные прогулки по окрестностям — он «дневал и ночевал» на Олдерли Эдж, Олдерлийском Пределе, поросшем деревьями скалистом кряже, с жадным интересом исследуя укромные уголки своей малой родины — Восточного Чешира, где нередко разворачивается действие его произведений. «Это моё личное уникальное место, — признавался Гарнер, — я им владею, и это место полностью владеет мною».
Здесь была вторая его страна, и здесь он «обретал дар видения»: ему «открывалась Вселенная», он «познавал всеобщность пространства и времени», перед ним «проносился калейдоскоп образов, и так стремительно, что они… выходили за грань сознательного восприятия, но я чувствовал их могучий напор, — писал Гарнер, — и этот напор остался со мной».Многие поколения его предков работали тут на шахтах и в каменоломне, «рубили в лесу деревья на дрова и для постройки домов», «засевали землю, чтобы добыть себе пропитание». А ещё искренне были уверены, что под скалой, известной как Железные Ворота, спит сам король Артур со своими доблестными рыцарями — недаром на скале высечено лицо волшебника Мерлина. По словам Гарнера, «даже привидения тут доводились нам роднёй».
Хотя о своих предках писатель всегда говорит с большой гордостью, он был первым, кто не последовал семейной традиции, — не стал ни каменотёсом, ни плотником, ни фермером. По настоянию деревенского учителя, Алана отдали в престижную и дорогую Манчестерскую грамматическую школу,
куда его приняли сразу и даже назначили специальную стипендию, как особо одарённому ученику. Оттуда ему была прямая дорога в Оксфорд, на отделение классической филологии.Гарнер мечтал преподавать греческий язык в Оксфордском университете, но мечтам не суждено было сбыться, ибо «после некоторых размышлений, в три минуты пятого пополудни, 4 сентября 1956 года (это был вторник)», он принялся писать роман.
Получилась сказка… Вымысел, фантазия или, как сейчас говорят, фэнтези («все мои книги построены на вымысле»). Гарнер ведь англичанин, а в какой ещё стране можно отыскать столь же богатую традицию литературной сказки?
«Волшебный камень Бризингамена» (1960), его продолжение — «Луна в канун Гомрата» (1963) и, конечно же, повесть «Элидор» (1965) заставили говорить о Гарнере, как о «совершенно особенном» детском писателе Англии. Впрочем, определение «детский» не совсем верно. Гарнер утверждает, что не пишет специально для детей; хотя герои его книг всегда дети, обращается он к читателям разных возрастов.
В основе его сказок лежат древние предания, позаимствованные из кельтской мифологии; через героев-детей писатель стремится «связать легенду с сегодняшним днём». Он не устаёт повторять: «Для меня сказка и фантастика есть способ изображения действительности, недоступный для реалистической прозы… Выдуманная реальность может иной раз выглядеть более правдоподобной, чем подлинная».Возможно, кому-то книги Гарнера напомнят знаменитые сказочные эпопеи Дж.Р.Р.Толкина и К.С.Льюиса — на их сходство не раз обращала внимание критика. Обоих Гарнер хорошо знал по Оксфорду, в первую очередь, как «блестящих профессоров», и с обоими был лично знаком, хотя читать их «беллетристику» ему тогда ещё не приходилось. Независимо от своих старших коллег он обратился к древней мифологии. В этом легко усмотреть перст судьбы: Британия — страна легенд и мифов. «На Британских островах дети вырастают с кромлехами, римскими дорогами и фортами иной раз буквально у себя на заднем дворе» (М.Суэнвик).
На старинные легенды и события английской истории опираются и две другие сказочные повести Алана Гарнера: «Совы на тарелках» (1967), удостоенная медали Карнеги и премии Гардиан, и «Красное смещение» (1973) — «одна из самых сложных современных книг для юношества».Гарнера никак не назовёшь плодовитым автором — написано им немного; каждому из произведений предшествует большая подготовительная работа, в какой-то мере заменяющая ему, несостоявшемуся филологу, серьёзную научную деятельность.
По сей день живёт он в родном для него Восточном Чешире, в небольшом старом доме, стоящем здесь с XVI-го века. Истории этого края посвящена и почти реалистическая «Каменная книга» (1976-1978), составленная «из четырёх новелл, четырёх стихотворений в прозе» о поколениях семьи Гарнера.
Порой он задаёт себе вопрос: «для чего я остался жить»? И, пытаясь ответить на него, пишет: «Мне повезло, потому что я очутился перед лицом смерти, предстал перед концом ещё в детстве, прежде чем моя голова была заморочена опытом. Оставшись в живых, я теперь могу описать некоторые приёмы выживания, которыми тогда пользовался, описать свою погоню за жизнью через Предел и потолок, через внутреннее и внешнее пространство и время…
Таким образом, я не просто остался в живых, но сделал шаг вперёд и продолжаю шагать до сих пор».
Ссылки:
Смотри также:
- Неофициальный сайт Алана Гарнера
... и не забудем - лучший перевод Алана Гарнера принадлежит перу Ирины Токмаковой.
